Музыкальный порыв
Музыкальное произведение всегда представляет собой не застывшую форму, а живой звучащий процесс, движение во времени. Поэтому, когда мы говорим о музыкальной форме, мы имеем в виду результат развития музыкальной мысли. Однако не менее важно проследить и за процессом её развития, который отражает последовательность появления образов и соответствующих им тем, их взаимодействие, порой мирное, а порой и весьма противоречивое.
Если попытаться графически изобразить разницу между формой музыкального произведения, то есть его строением, и драматургией, отражающей его движение во времени, возникнут два самостоятельных образа. Первый сравним с явлением оформленным, законченным, предстающим как некий результат, итог. Второй подобен некоему нескончаемому движению, то прямому, то извилистому, часто непредсказуемому, но всегда несущему новое узнавание.
Именно так — текуче и извилисто — развивается музыкальная мысль, то звучащая слитно, то разделяющаяся на голоса, темы, тембры. Их последовательность, взаимодействия, сопоставления и столкновения как раз и образуют музыкальную драматургию.
По-разному драматургичны все музыкальные произведения. Даже самое небольшое из них обязательно содержит тему, которая развивается, растёт, обогащается
Школа П. делла Франческа. Вид идеального города
А. Альдорфер. Битва Александра
Музыкальное звучание не может стоять на месте, оно обязательно разворачивается во времени: таков закон природы музыкального искусства. И даже если композитор обращается к идее вечности, неподвижности, он всё равно воплощает её в движении музыкальных звуков, порой достигая эффекта глубочайшей художественной достоверности.
Вспомните пьесу М. Мусоргского «Старый замок», которую вы слушали в 4 классе.
Композитор обращается к образу Средневековья — давно ушедшей эпохе, оставившей в память о себе немногие уцелевшие памятники: древние замки, старые песни трубадуров, ещё хранящие отблеск былых чувств и стремлений... Однако эти чувства и стремления утратили для нас своё живое тепло; они теперь далёкая история, окутанная дымкой печали, сожаления об ушедшем времени.
Й. Моосбруггер. Меерсбург — старый замок
Именно этот образ давно отшумевшей эпохи, древних стен, которые когда-то видели трубадуров, слышали их подлинные песни, и воплощается в пьесе «Старый замок». Старый замок — пришелец из глубины далёких веков, одинокий и безразличный к суете сегодняшнего дня. Он для нас является воплощением вечности.
Такой образ отрешённости, вневре́менности, неподвижности, казалось бы, труднее создать средствами музыки с её вечным движением, развитием, устремлённостью вперёд. Старые замки могут быть темой изобразительного искусства, способного передать их мрачный колорит и величественную неподвижность.
Старые замки могут получать и поэтическое воплощение. Ведь как важно в слове передать всю гамму настроений, охватывающих нас, когда мы чувствуем дыхание истории!
В погоне за стихом, за ускользнувшим словом,
Я к замкам уходить люблю средневековым:
Мне сердце радует их сумрачная тишь,
Мне любы острый взлёт их чёрно-сизых крыш,
Угрюмые зубцы на башнях и воротах,
Квадраты стёклышек в свинцовых переплётах,
Проёмы ниш, куда безвестная рука
Святых и воинов врубила на века,
Капелла с башенкой — подобьем минарета,
Аркады гулкие с игрой теней и света;
Мне любы их дворы, поросшие травой,
Расталкивающей каменья мостовой,
И аист, что парит в сиянии лазурном,
Описывая круг над флюгером ажурным,
И над порталом герб, — на нём изображён
Единорог иль лев, орёл или грифон;
Подъёмные мосты, глубоких рвов провалы,
Крутые лестницы и сводчатые залы,
Где ветер шелестит и стонет в вышине,
О битвах и пирах рассказывая мне...
И, погружён мечтой в былое, вижу вновь я
Величье рыцарства и блеск средневековья.
Стихотворение французского поэта Теофи́ля Готье́ «Средневековье» посвящено именно старым замкам, хранящим дух и величие своей эпохи. Поэт признаётся в своей любви к этим благородным памятникам. Его признания неоднократно звучат в стихотворении, причём перечислены все подробности, все мелочи, которым приносит поэт дань своего сердца. Ничто не забыто: не только «проёмы ниш» и «аркады гулкие» — всё то, что образует облик средневекового замка, но даже и аист, парящий в небе, и ветер, шелестящий в вышине.
И в этих живописных подробностях, согретых словами любви и восхищения, в звуковых сочетаниях слов постепенно проступает музыка — неповторимая, загадочная, вечная музыка истории.
В звучании пьесы — всё наоборот. В «Старом замке» нет никаких подробностей, никакой звукоизобразительности. Образ дан в сочетании нескольких статичных по характеру музыкальных деталей. Однообразен музыкальный ритм, представленный преимущественно фигурой ♩♪♩♪; однообразно гармоническое сопровождение, основанное на органном пункте (выдержанной ноте в басу от начала до конца произведения). И лишь в мелодии трубадура заложены те ноты подлинного страдания и щемящей тоски по ушедшему, которые составляют суть настроения пьесы.
Так мы видим, что драматургия «Старого замка» организована как звучание в одновременности нескольких различных пластов, статичных, лишённых развития, несущих ощущение вечности, вневременности. И на этом фоне звучит мелодия трубадура — единственный пласт, подвергающийся музыкальному развитию и сообщающий музыке пьесы чувство живой, «сегодняшней» печали. В таком драматургическом сочетании как будто происходит слияние времён — давно ушедшего и устремлённого к нему настоящего.
Произведение, противоположное пьесе «Старый замок» по образу, характеру, настроению, — «Порыв» Р. Шумана из фортепианного цикла «Фантастические пьесы».
Динамичное, импульсивное, это сочинение представляет собой музыкальное воплощение известных слов немецкого поэта Ф. Рю́ккерта: «Крыльев! Чтобы воспарить над горами, долами, над жизнью и смертью, над всем!» В данной пьесе велика роль принципа повторности: ведь она написана в уже известной вам форме рондо.
Первоначальная тема, с которой связан основной образ пьесы, звучит именно как порыв. Такому её характеру способствуют все средства музыкальной выразительности — и очень подвижный темп, и преобладание динамического оттенка форте (f), и мелодическая линия, то и дело воспаряющая ввысь, словно стремящаяся вырваться из невидимых оков.
На смену первоначальному, страстному и порывистому музыкальному высказыванию приходит эпизод, основанный на теме поэтического, трепетного характера. Его звучание не столь бурно и энергично, как в первоначальном фрагменте, но и ощущения контраста между фрагментами не возникает. Образ эпизода можно скорее сравнить с затаённой мечтой, далёкой и прекрасной, именно той, к какой устремлён «порыв» первоначальной темы.
Однако в драматургии пьесы возникает чисто музыкальный контраст: первая тема звучит бурно, вторая — трепетно, первая — громко и страстно (тональность фа минор), вторая — тихо и нежно (тональность ре-бемоль мажор). И вновь возникает впечатление двуплановости музыкального образа: близкого, настоящего, живого, реального — и далёкого, овеянного дымкой романтической мечты.
Эта тема ещё вернётся перед завершением пьесы. Перед последним проведением страстного рефрена снова возникнет образ прекрасной мечты, звучащей ещё более нежно и затаённо, в более низком регистре, с тишайшими (pp) динамическими нюансами.
Р. Шуман
Второй эпизод вносит в звучание пьесы оттенок раздумья. Он сосредоточен в относительно низком для этого сочинения регистре, в нём нет ни бурной порывистости, ни трепетной мечтательности. Будучи более спокойным по характеру, он тем не менее также не составляет контраста двум предшествующим фрагментам, а скорее обнаруживает ещё одну, лирически-задумчивую, сторону единого образа.
Однако драматургия пьесы, несмотря на эмоциональные «передышки», всё же очень динамична: образ порыва, стремления в ней господствует ярко и очевидно. И причиной тому не только неизменное возвращение к рефрену, захватывающему слушателя своей неистовой устремлённостью, но и нарастание этой устремлённости внутри самого рефрена, который ни разу не повторяется в первоначальном виде. В его повторениях образуется собственная линия развития, идущая по пути нарастания эмоциональной напряжённости: динамической (усиление оттенка форте — f до фортиссимо — ff), мелодико-гармонической (связанной с переходами в другие тональности). Более частыми становятся акценты, как будто способствующие утверждению музыкальной мысли, которая отличается такой настойчивостью, такой бурной одержимостью.
Несмотря на образное единство «Порыва», мы видим, что и эта пьеса предстаёт перед нами как объёмная, многоплановая целостность, которая, в отличие от «Старого замка», стремительно развивается во времени. И всё же эта столь динамичная пьеса, как и «статичный» «Старый замок», также имеет свой передний план и свой фон. Одни музыкальные высказывания производят впечатление сиюминутных, настоящих, другие звучат, словно пришельцы из далёкого сказочного мира фантазий.
Может быть, в этих пьесах, таких разных, и выражается главная суть музыки, связывающей воедино различные времена, мечты, фантазии, стремления и порывы?
Ведь и мы, люди, редко живём только в настоящем: мы вспоминаем прошлое и уносимся мыслями в неизведанное будущее, мы можем быть очень деятельными, а можем замереть при созерцании чего-то, что нас волнует или трогает. И вероятно, минуты мечтательности выглядят лишними в наше динамичное и практичное время, однако кто осмелится сказать, что его жизнь станет лучше, если из неё убрать мечту, сказку, поэзию.
| 
